Неточные совпадения
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его?
Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у
окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли
в корзинку.
— По форме это, если хотите, — немножко анархия, а по существу — воспитание революционеров, что и требуется. Денег надобно, денег на оружие, вот что, — повторил он, вздыхая, и ушел, а Самгин, проводив его, начал
шагать по комнате, посматривая
в окна, спрашивая себя...
Взволнованный, он стал
шагать по комнате быстрее, так, что
окно стало передвигаться
в стене справа налево.
Дядя Яков действительно вел себя не совсем обычно. Он не заходил
в дом, здоровался с Климом рассеянно и как с незнакомым; он
шагал по двору, как по улице, и, высоко подняв голову, выпятив кадык, украшенный седой щетиной, смотрел
в окна глазами чужого. Выходил он из флигеля почти всегда
в полдень,
в жаркие часы, возвращался к вечеру, задумчиво склонив голову, сунув руки
в карманы толстых брюк цвета верблюжьей шерсти.
Через час он
шагал по блестящему полу пустой комнаты, мимо зеркал
в простенках пяти
окон, мимо стульев, чинно и скучно расставленных вдоль стен, а со стен на него неодобрительно смотрели два лица, одно — сердитого человека с красной лентой на шее и яичным желтком медали
в бороде, другое — румяной женщины с бровями
в палец толщиной и брезгливо отвисшей губою.
Открыл форточку
в окне и,
шагая по комнате, с папиросой
в зубах, заметил на подзеркальнике золотые часы Варвары, взял их, взвесил на ладони. Эти часы подарил ей он. Когда будут прибирать комнату, их могут украсть. Он положил часы
в карман своих брюк. Затем, взглянув на отраженное
в зеркале озабоченное лицо свое, открыл сумку.
В ней оказалась пудреница, перчатки, записная книжка, флакон английской соли, карандаш от мигрени, золотой браслет, семьдесят три рубля бумажками, целая горсть серебра.
Самгин
шагнул в маленькую комнату с одним
окном;
в драпри
окна увязло, расплылось густомалиновое солнце,
в углу два золотых амура держали круглое зеркало,
в зеркале смутно отразилось лицо Самгина.
Вспоминая все это, Самгин медленно
шагал по комнате и неистово курил.
В окна ярко светила луна, на улице таяло, по проволоке телеграфа скользили,
в равном расстоянии одна от другой, крупные, золотистые капли и, доскользнув до какой-то незаметной точки, срывались, падали. Самгин долго, бессмысленно следил за ними, насчитал сорок семь капель и упрекнул кого-то...
Сзади его
шагал тоже очень приметный каменщик, высокий, широкоплечий,
в чалме курчавых золотого цвета волос, с большой, аккуратной бородой, с приятной, добродушной улыбкой на румяном лице,
в прозрачных глазах голубого цвета, — он работал ближе других к
окнам Самгина, и Самгин нередко любовался картинной его фигурой.
Пошли не
в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали
в окнах домов, точно
в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно
шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась
в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была
в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
Шагая по тепленьким, озорниковато запутанным переулкам, он обдумывал, что скажет Лидии, как будет вести себя, беседуя с нею; разглядывал пестрые, уютные домики с ласковыми
окнами, с цветами на подоконниках. Над заборами поднимались к солнцу ветви деревьев,
в воздухе чувствовался тонкий, сладковатый запах только что раскрывшихся почек.
Дня через три, вечером, он стоял у
окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор
шагнул широкоплечий человек
в пальто из парусины,
в белой фуражке, с маленьким чемоданом
в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая плечи.
На стене, по стеклу картины, скользнуло темное пятно. Самгин остановился и сообразил, что это его голова, попав
в луч света из
окна, отразилась на стекле. Он подошел к столу, закурил папиросу и снова стал
шагать в темноте.
Самгин посмотрел
в окно —
в небе, проломленном колокольнями церквей, пылало зарево заката и неистово метались птицы, вышивая черным по красному запутанный узор. Самгин, глядя на птиц, пытался составить из их суеты слова неоспоримых фраз. Улицу перешла Варвара под руку с Брагиным, сзади
шагал странный еврей.
«Вот еще один экзамен», — вяло подумал Клим, открывая
окно. По двору ходила Спивак, кутаясь
в плед, рядом с нею
шагал Иноков, держа руки за спиною, и ворчал что-то.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто,
в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли воды;
в домах открывались
окна. По другой стороне узкой улицы
шагали двое, и один из них говорил...
Скука вытеснила его из дому. Над городом,
в холодном и очень высоком небе, сверкало много звезд, скромно светилась серебряная подкова луны. От огней города небо казалось желтеньким. По Тверской, мимо ярких
окон кофейни Филиппова, парадно
шагали проститутки, щеголеватые студенты, беззаботные молодые люди с тросточками. Человек
в мохнатом пальто,
в котелке и с двумя подбородками, обгоняя Самгина, сказал девице, с которой шел под руку...
Самгин посмотрел
в окно, как невысокая, плотненькая фигурка,
шагая быстро и мелко, переходит улицу, и, протирая стекла очков куском замши, спросил себя...
Встал наконец и пошел-с — вижу налево
окно в сад у них отперто, я и еще
шагнул налево-то-с, чтобы прислушаться, живы ли они там сидят или нет, и слышу, что барин мечется и охает, стало быть, жив-с.
— Нет, нет, нет! — вскричал вдруг Иван, — это был не сон! Он был, он тут сидел, вон на том диване. Когда ты стучал
в окно, я бросил
в него стакан… вот этот… Постой, я и прежде спал, но этот сон не сон. И прежде было. У меня, Алеша, теперь бывают сны… но они не сны, а наяву: я хожу, говорю и вижу… а сплю. Но он тут сидел, он был, вот на этом диване… Он ужасно глуп, Алеша, ужасно глуп, — засмеялся вдруг Иван и принялся
шагать по комнате.
— Какая это инокиня, — неохотно ответила Таисья,
шагая по узенькой тропочке, пробитой
в сугробах снега прямо под
окнами. — Инокини не такие бывают.
Это было после обеда. Слон зашагал по Большой Пресне, к великому ужасу обывателей и шумной радости мальчишек и бежавшей за ним толпы. Случилось это совершенно неожиданно и
в отсутствие его друга сторожа. Другие сторожа и охочие люди из толпы старались, забегая вперед, вернуть его обратно, но слон, не обращая внимания ни на что, мирно
шагал, иногда на минуту останавливаясь, поднимал хобот и трубил, пугая старух, смотревших
в окна.
Потом он очутился у себя дома на постели, комната была до боли ярко освещена, а
окна бархатисто чернели; опираясь боком на лежанку, изогнулся, точно изломанный, чахоточный певчий; мимо него
шагал, сунув руки
в карманы, щеголеватый, худенький человек, с острым насмешливым лицом; у стола сидела Люба и, улыбаясь, говорила ему...
Как-то ночью,
шагая по улице, он увидал Маклакова. Спрятавшись
в воротах, шпион поднял голову и смотрел
в освещённое
окно дома на другой стороне улицы, точно голодная собака, ожидая подачки.
Боясь потерять Петра
в толпе прохожих, Евсей
шагал сзади, не спуская глаз с его фигуры, но вдруг Пётр исчез. Климков растерялся, бросился вперёд; остановился, прижавшись к столбу фонаря, — против него возвышался большой дом с решётками на
окнах первого этажа и тьмою за стёклами
окон. Сквозь узкий подъезд был виден пустынный, сумрачный двор, мощёный крупным камнем. Климков побоялся идти туда и, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, смотрел по сторонам.
Анна Петровна (показывается
в открытом
окне). Кто здесь сейчас разговаривал? Это вы, Миша? Что вы так
шагаете?
Совсем забывшись, Саша
шагнул к
окну и крепким ударом ладони
в середину рамы распахнул ее: стояла ночь
в саду, и только слева, из-за угла, мерцал сквозь ограду неяркий свет и слышалось ровное, точно пчелиное гудение, движение многих живых, народу и лошадей.
Одна за другой вспоминались обиды, уводя человека куда-то мимо трактиров и винных лавок. Оклеивая всю жизнь темными пятнами, они вызывали подавляющее чувство физической тошноты, которое мешало думать и, незаметно для Вавилы, привело его к дому Волынки. Он даже испугался, когда увидел себя под
окном комнаты Тиунова, разинул рот, точно собираясь крикнуть, но вдруг решительно отворил калитку,
шагнул и, увидев на дворе старуху-знахарку, сунул ей
в руку целковый, приказав...
В том же столбняке
шагаю к
окну, из которого видны те деревья: серые ивы вокруг зеленой церкви, серые ивы моей тоски, местонахождения которых
в Москве и на земле я так никогда и не узнала и не попыталась узнать.
За бабьим летом следует хмурое, ненастное время. Днем и ночью идет дождь, голые деревья плачут, ветер сыр и холоден. Собаки, лошади, куры — всё мокро, уныло, робко. Гулять негде, из дому выходить нельзя, целый день приходится
шагать из угла
в угол и тоскливо поглядывать на пасмурные
окна. Скучно!
Иван Петрович Сомов
шагает по своему кабинету из угла
в угол и ворчит на погоду. Дождевые слезы на
окнах и комнатные сумерки нагоняют на него тоску. Ему невыносимо скучно, а убить время нечем… Газет еще не привозили, на охоту идти нет возможности, обедать еще не скоро…
И я без ума от этой редкой женщины… Едва только наступает утро, я уже стою у своего
окна и жду, когда
в окнах vis-а-vis покажется незнакомка. Ночью я мечтаю и жду утра, днем
шагаю из угла
в угол… Да, господа, это необыкновенная женщина!
Вот сейчас представилось мне, что это не Петроград, где я сижу и пишу среди полной тишины, а Варшава, и за
окнами по мостовой
шагают немцы, входят
в город… как это было бы страшно и невыносимо!